Вчера в кругу семьи мы отметили 111-й день рождения бабушки моей жены. При этом добрая половина семьи её никогда не видела. Зато Клару Александровну хорошо знали и любили все мои друзья – по обе стороны Атлантического океана. И один из них пять лет назад сказал по телефону: “Вот она бы приветствовала пандемию!” Он имел в виду изоляцию, карантин. Когда все вместе. Когда все на глазах и не надо ни за кого переживать. Потому что коронавирус пройдет, а все останутся.

Коронавирус – это когда сидишь дома. Это тебе не очнуться контуженной в чистом поле от плача новорожденной дочери после того, как летчики “Люфтваффе” разбомбили эшелон. Дочь тяжело заболела, попутчики советовали ей оставить ее. Мать не бросила дочь. Дочь никогда не бросала мать. Потом эта дочь жила на карантине с нами. И вчера была с нами. В этой семье матерей не бросают и в дома престарелых не сдают.

Клара Александровна Эдельман и Ципра Беньяминовна Зисерман – это один и тот же человек. И если смена фамилии здесь – не более, чем дань многовековой традиции, то замена имени и отчества – серьезный макияж, маскировка, акт ассимиляции. Хотя, если бы хотели, Клару Александровну посадили бы точно так же, как если бы она была Ципрой Беньяминовной. Тогда сажали за любые имена.

Те времена она помнила до деталей и в 95. То, о чем говорили три минуты назад – с трудом. Да, переспрашивала. Да, забывала. Да, путала имена детей, внуков, правнуков и праправнуков – их столько, что пока она выкликала нужного, в комнате собирался народ.

А когда собирался, то усаживался за стол. Бабушка всегда во главе – даже если сидела сбоку. В помаде, маникюре, лаке для волос. Остальные просто равнялись на нее и кто больше, кто меньше по-доброму завидовал и задавался вопросом: “А доживу ли я до девяноста пяти?”

Пять лет назад я отмечал круглый юбилей. Повезло: рижские друзья-актеры успели приехать, сыграть в Чикаго мою пьесу и уехать в день, когда в нашем городе был диагностирован первый заболевший ковидом. Также я успел отпраздновать. Список приглашенных женой подвергался мною тщательной корректировке.

В тридцать гуляешь со всеми.

В сорок – снова со всеми плюс случайными теми, кого близко не знаешь.

В пятьдесят – практически с теми же минус все, кого, узнав поближе, послал подальше.

В шестьдесят на почетных местах – протезисты, кардиологи, онкологи, урологи, офтальмологи и, на всякий случай – анестезиолог и реаниматолог с семьями.

В семьдесят и восемьдесят (если доживем) к ним добавится как бы случайно, но дальновидно подружившийся с вами когда-то на круизе сотрудник похоронного бюро. Годы усердной работы закрепило на его лице выражение скорби. Чтобы оно сошло, нужно приблизительно двести. Ну, может, двести пятьдесят. И холодец с хреном…

В девяносто пять, если дотягиваете и живете не в доме престарелых, вы – в кругу семьи и близких друзей. Остальным нет до вас никакого дела и вам нет никакого дела до остальных, и в этом – хорошо заслуженное счастье. Жаль, что люди этого не понимают в 40, 50, 60 и 70.

Однажды я предложил ей присесть перед диктофоном и наговорить на трехчасовую кассету свою жизнь. “Ну давай попробуем, пока у меня есть время”, – сказала она. И пока время у нее было, я узнал кое-что, чего не знал, и не узнал того, чего она не сочла нужным рассказать. Хотя тогда рассмешила меня мыслью вслух: “Я такая старая, что могу наплести что угодно – меня уже никто не опровергнет”. Там было много всего – весёлого, грустного, много житейского и просто – много интересного. Она четко помнила детали событий, происходивших в доисторические для меня времена. Например, длинное платье, в котором она пришла на свадьбу принцессы Илеаны, я могу описать хоть сейчас – белое, с красным подбоем и потрясающим декольте и сборочками – “вот здесь, здесь и здесь…”

– А как получилось, что принцесса Илеана пригласила вас на свадьбу? – задал я осторожный вопрос.

– Меня пригласила не принцесса, а ее мама, королева Мария Эдинбургская, – скромно сказала бабушка.

– Вы дружили домами? – спросил я.

– Нет, – ответила бабушка, игнорировав иронию, – королева пригласила всех румынок, там на площади было 25 тысяч человек, и все в длинных платьях…

В моей самой первой книжке рассказ о бабуле получился очень длинным, но все равно я использовал только маленькую толику ее историй. Она ушла, но осталась “вот здесь, здесь и здесь” – голосом на пленках. И я обязательно вернусь к
ним, потому что драматургия ее жизни – это готовая литература.

За 28 дней до ее рождения Австро-Венгрия объявила войну Сербии и началась Первая мировая война. Потом была Вторая, потом третья – война за достойное существование. Она ветеран всех трех, особенно – третьей. Она вырастила одного мужа, двоих дочерей, троих сестер (причём одна из них была старше) и брата.

Потом пошли внуки, племянники, зятья и приблудные. Один из приблудных – я. Моему браку с ее внучкой скоро исполнится 42.
Бабушкина жизнь была смесью комедии и драмы. Она всегда жила где-то на границе смешного и печального, и множество раз была вынуждена ее переходить. На точке между веселым и грустным она находилась буквально до последнего дня. Балансировать так и не срываться – не искусство, которому можно научиться: это даровано свыше.

Да, забывала… Да, переспрашивала…

Если кто и охраняет нас сегодня с небес, так это она.

Александр Этман.