Улица – это книга, которую читают ногами. Даже те, кто мало читает или не любит, или не умеет читать вообще. В моей родной Риге улицу Гоголя переименовали в улицу Эмилии Беньямин, которая была королевой прессы ровно сто лет назад и которой немножко завидовал сам Уильям Рэндольф Херст (если верить дневникам Эмилии, а чего нам им не верить?). Это полбеды (для ребят, которые зорко следят за моей грамотностью, пишу слитно: “Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!”). Беда даже не в том, что там же улицу Московскую частично переименовали в улицу “Латгалес” (это историческое название в честь области Латвии – и поделом), а существовавшую улицу Латгалес переименовали в улицу писателя “Кливеса”, как написал один популярный латвийский портал (я из Чикаго, простите, думаю, что речь всё-таки идёт о латгальском писателе Янисе Клидзейсе, который в 1944-м благоразумно, учитывая некоторые коллизии, свалил в Германию к любимым немцам), а потом (учитывая другие известные коллизии) быстренько в Чикаго, и тут у нас играл в новус, солил огурцы и капусту, а потом уехал в Калифорнию, где – отдадим должное – поступил в Бёркли, и работал врачом в психиатрической больнице, пока не умер. Он три раза приезжал в Латвию. Его роман “Дитя человеческое” экранизирован на латгальском и только поэтому включен в книгу рекордов Гиннеса. Объясняется, что он – часть истории.
Понятно, Клидзейс – великий человек (смотря на что не смотреть). Но нет больше в Риге и улицы Пушкина. И Ломоносова нет. И Тургенева. И Лермонтова. Хотя они – тоже часть истории, причём мировой. Как и Гоголь. Какое отношение эти люди имеют к Путину? Да ровно такое же, какое имеет Колумб, памятники которому чокнутые демократы поснимали в Чикаго, к истории Америки, до которой Христофор Доминикович Коломбо вообще не доплыл. Конечно, менять названия улиц – дело хозяйское. Коли есть деньги на изготовление новых табличек. Если не ошибаюсь, вообще давать названия улицам придумали в средние века. В честь профессий – например, ткачей, плотников, кузнецов. Практичные американцы стали называть улицы Первой, Второй, Третьей и так далее. А также именами деревьев и кустарников и просто – Рассветная, Закатная, Озерная, Морская…. Имена президентов на табличках появились позднее, да и то, только тех, к кому априори не было никаких претензий. Отметили и упомянутого Колумба – он тогда был вне подозрений. Только потом появилась тенденция называть улицы в честь общественных деятелей и писателей. Напрасно. Люди выходят из моды.
А беда, она в бесмысленной мести невиновным. Вот, к примеру, тот же Гоголь (при рождении, которое произошло в украинских Сорочинцах, – Яновский). Прожил за границей более половины своей сознательной жизни и три четверти писательской. Как и Максим Горький, а на улице его имени я и родился в той же Риге в 60-м, но она была переименована в Волдемара сразу же после моего отъезда. Если вы почитаете письма Горького Ленину, где он клеймит строй и следящих за ним чекистов, то всё поймёте сами. Никакой он не “пролетарский писатель”, а просто склонный к злоупотреблению очень талантливый писатель, жалевший о “Пусть сильнее грянет буря” и слёзно просивший Бунина прислать ему “если не тосканского, то хотя бы бургундского, а то мерзость нашу совдеповскую пить уже больше никаких сил нет. Совершенно”.
Итак, о бывшей улице Гоголя. Которая теперь будет Беньямин. Конечно, приятно, что Эмилия (урождённая Симсон) была замужем за евреем по имени Антон. Потому что на улице её (теперь) имени располагалась хоральная синагога, в которой “пуйши” из “Перконкрустса” (“Громового креста”) сожгли много моих близких родственников 4 июля 1941 года. Это очень трогательно – назвать именем жены еврея улицу, на которой произошло чудовищное преступление. Вот тут местная латышская газета написала, что улицу переименовали в честь немецкого философа еврейского происхождения Вальтера Беньямина. Но это не так, и я “должен сказать пару слов”…
Мой одноклассник Вова Тимофеев (не видел его с 1977 года, надеюсь, что жив – с ним, отчаявшись выучить физику к экзамену за одну ночь, мы наломали два ведра бархатной сирени, росшей прямо у памятника Барклаю де Толли (кстати, что с ним?!) для чудесной Галины Ивановны Камкиной, за что оба получили вожделенные “тройки”) жил на одной лестничной клетке с Анной Лацис. И с Анной Эрнестовной мы часто курили на этой лестничной клетке и она… благоволила ко мне. Ей точно было за 80, но я, будучи подростком, весьма чувствовал, что Анна Эрнестовна прежде была, что называется, “огонь”. Она показывала мне свои фотографии в юности и я честно признавался, что она красивее почти всех моих одноклассниц, кроме Лиды Транзинской. От неё я узнал о Володе “Вальтере” Беньямине, об Эмилии Беньямин, к которой любвеобильный Вальтер проникся “из любопытства к однофамилице”, и многом другом. И других. Моим главным авторитетом в то время был отчим, и “других” он знал, но о Беньяминах даже не слышал.
Не стану вас томить – Вальтер Беньямин был любовником Анны Лацис, которая дважды приглашала его в Ригу, он там выпивал и закусывал, а Юрмалу так просто считал “недоценённой жемчужиной Европы”, коей она остаётся и по сей день. Анна была женой Юлия Лациса, который, по-моему, написал один или два бездарных романа, был коммунистом, входил в состав делегации, ездившей к Сталину с просьбой принять Латвию в состав СССР, был назначен народным комиссаром по образованию, но, пойманный выпивающим с “немецким шпионом”, был арестован в 41-м и умер в том же году в Астраханской тюрьме. Сама Анна Эрнестовна прожила яркую жизнь. Она была любима немецкими режиссерами Рейнхардтом и Пискатором, Маяковским (этот вообще многое успел) и Мейерхольдом, но главное – Брехтом, о котором рассказывала не меньше, чем о Беньямине. Именно благодаря Анне Эрнестовне и получив листы из её рук я прочитал “Трехгрошовую оперу”, “Жизнь Галилея” и “Добрый человек из Сычуаня” (позднее поставленной Любимовым, но “Сычуань” был у него изменён на “Сезуан”). И, конечно, жизнь моя перестала быть прежней. Зимой 79-го она умерла, я узнал об этом с опозданием, и пришел на кладбище Райниса, когда еловые ветки на могиле уже пожелтели.
И честно говоря, если бы улицу Гоголя назвали именем Анны Эрнестовны Беньямин, я бы не возражал. Но и против Эмилии ничего не имею. Хотя сами обе госпожи Беньямин, уверен, не одобрили бы это переименование. Поскольку были интеллигентными и умными женщинами и уважали вклад Гоголя в мировую культуру.
А перепутанный с Эмилией нерадивыми ребятами Вальтер Беньямин (раз уж он оказался ввязанным в эту историю), помимо любви к Юрмале и Анне Лацис (из-за которой, кстати, развёлся, и – зря, потому что Анна к тому времени увлеклась как раз Мейерхольдом), известный и тем, что написал главу о Гёте в “Большую Советскую Энциклопедию”, которую лично обкорнал Луначарский, был очень крутым малым, известным философом, основоположником фотографии и стоял у истоков изучения масс-медиа (что как раз и сблизило его в Риге с однофамильцами Эмилией и Антоном). Будучи, как уже отмечалось, евреем, антифашистом и левым радикалом, после прихода к власти нацистов эмигрировал во Францию. После оккупации Франции в 1940 году собирался выехать через Испанию в США, уже эвакуировав туда большую часть архива. Однако на пограничном пункте с Испанией, в Портбоу, ему было заявлено, что лица, не имеющие визы, должны возвращаться во Францию. Беньямину было разрешено переночевать в местной гостинице “Hotel de Francia”, где он в ночь с 26 на 27 сентября 1940 года зачем-то покончил жизнь самоубийством. На другой день испанцы без вопросов пропустили всю группу (она благополучно добралась до Лиссабона 30 сентября), а через несколько дней и вовсе сняли ограничения.
Мы с сыном прошлым летом заехали в Портбоу. Это и сейчас Жирона, Каталония. Граница та же, конечно. Отель, в котором свёл счёты с жизнью Беньямин, тоже по-прежнему работает. Внизу – ресторан со столиками на улице. Красные скатерти. Люди спокойно сидят, болтают, получают удовольствие, не поглядывая то и дело на телефон или часы, не срываются с места, проглотив еду, смакуют вино, к сожалению, много курят. Мне кажется, что если бы Вальтер вечером 26 сентября 40-го года спустился бы в ресторан, он бы не умер так глупо в 48 лет. Кстати, в Берлине его именем всё-таки названа улица, а в Портбоу даже есть мемориал.
Александр Этман.