Билли Кристал

700 ВОСКРЕСЕНИЙ

(Продолжение. Начало 29 июля здесь же).

…Как-то отец принес домой альбом под названием “Билл Косби – ужасно смешной парень, не правда ли?” Я любил Билла Кросби. Я думаю, Билл был лучшим комиком того времени, во всяком случае – для меня. Мы были чем-то похожи. У него были братья. И у меня были братья. Он играл в бейсбол в университете Темпл. Я принадлежал к темпл (“temple” – синагога – Прим. переводчика). Нас многое связывало.

И вот в этом альбоме – на мой взгляд, самом лучшем комедийном отрывке, когда-либо записанном студийно – был номер, называвшийся “Ной”, о том, как строился легендарный ковчег. Это было что-то бесподобное! Я прослушал номер несколько раз и полностью запомнил его и выступил с ним в школе. Это было большое шоу, там выступали поп-группа, певцы, а я был
комиком. И этот вечер стал единственным, когда мой отец увидел меня на сцене, в спортивной куртке, выступающим перед огромной аудиторией, и среди этой аудитории не было родственнников.

Это был триумф. Конечно, я показывал номер Косби, но я не думал о том, что краду: мне было четырнадцать. Я просто передрал у него все один в один и представил в своей школе. Это воровство? В Голливуде они называют это “данью уважения”. Кстати, спустя годы, когда друзья-одноклассники слышали этот кусок в оригинальном исполнении, они звонили мне и говорили: “Билли, ты вообще в курсе, что есть такой парень Косби? Так вот, он показывает твоей номер, один в один”.

А мне нравилось выступать перед публикой. На сцене мне было спокойно, комфортно и безопасно. Я чувствовал себя там как рыба в воде. Как дома.

Мои друзья часто приходили меня послушать. Один из них, Джоэл Робинс, позднее стал моим сценическим партнером. Он был очень забавным. Лицо лунатика, умел отлично держать паузу. Мы начали работать вместе. Мы имитировали Лорел и Харди и многих других. Мы заучили наизусть весь альбом Стэна Фриберга “Америка” (это более часа) и играли всех персонажей
со стопроцентным попаданием в тональность каждого. Нас приглашали на дни рождения и на все школьные вечеринки. Комедия постепенно вытесняла все остальные интересы из моей жизни. Хотя, конечно, я все еще мечтал о том, что все-таки стану шортстопом в любимых “Янкиз”. А если нет, то комиком стану точно. А еще лучше будет, если стану самым смешным шортстопом в истории “Нью-Йорк янкиз”.

Дядя Милт всегда являлся моим ментором. Он мне рассказывал поучительные и увлекательные истории о всех этих легендах, которые работали с ним в “Декка рекордз”. И дядя Милт всегда поддерживал меня, находя самое верное слово в моменты колебаний и неуверенности в себе. Он никогда не критиковал меня. Никогда не говорил: “Это – тяжелый бизнес. Пробиться в
шоу-бизнесе очень трудно”. Или что-нибудь такое, отчего опускаются руки. Никогда. Наоборот, он всегда утверждал, что я могу веселить людей повсюду, не только в нашей гостиной. Он, например, говорил:

– Послушай, Билли, я работаю сейчас с одним парнем, ты должен с ним познакомиться. Его зовут Сэмми Дэвис Джуниор (знаменитый американский шоумен). Он может… все! Он великолепно поет, он лучше всех танцует, и пародирует тоже прекрасно. Если ты хочешь добиться успеха, ты должен уметь делать все. Не что-то одно. Все! Посмотри Сэмми!

По иронии судьбы, Сэмми был звездой самого первого мюзикла, который я посмотрел. Он назывался “Мистер Великолепный”, и там также играл Джек Картер. Отец достал билеты у своего друга, театрального критика “Дейли ньюс” Дагласа Уотта и мы сдели в первом ряду. Я помню, как погасли огни рампы, оркестр заиграл увертюру и вышел Сэмми – под бурные аплодисменты,
и еще я помню, что мучительно захотел оказаться сейчас же на его месте.

Я смотрел выступления Сэмми так часто, как это было возможно и не мог себе представить, что в один прекрасный день мы будем гастролировать вместе и подружимся, и я буду наблюдать ежедневно за тем, как он работает.

Я был у него “на разогреве”. Как-то три недели подряд мы провели в одном из казино Лейк Тахо. Я должен был выходить на сцену в восемь вечера, поэтому приходил в гримерку к семи. Сэмми уже находился там с шести, хотя выходил на сцену после меня. Я заходил к нему поздороваться, мы играли в нарды и болтали. Истории, которые он рассказывал, были бесценными. Он
гипнотизировал меня. Слушать истории о легендарных личностях в американском шоу-бизнесе от непосредственного участника событий, из первых рук, было чем-то невероятным… Я преклонялся перед ним и в итоге абсорбировал его голос, жесты, словом – все. Я уходил из его гримерки, будучи им, понимаете? И еще, Сэмми мог делать то, чему я так и не научился: он умел танцевать чечетку… двумя ногами…

Но это все было потом. А тогда я внезапно обнаружил нечто, что заставило меня забыть Сэмми, забыть о Косби, “Нью-Йорк янкиз” и вообще обо всем на свете, потому что я обнаружил… свой пенис. Это было самым большим открытием из всех открытий! Я совершал его по шесть, семь, восемь, десять раз на дню. Мне вообще интересно, какой рекорд?

И я вам скажу, онанизм – не самое лучшее занятие, потому что к нему быстро привыкаешь. Давайте по-честному. Это оружие самоуничтожения и вам не не требуются инспекторы ООН, чтобы обнаружить его. Вы и так хорошо знаете, где оно хранится.

Этот “маленький парень” приносил одни проблемы всем мужчинам на протяжении истории человечества. Великий Томас Джефферсон изменял жене. Друг его детства Стрем Турмонд – тоже. Кеннеди, Эйзенхауэр, Клинтон – все власть предержащие при каждом удобном случае расстегивали ширинку.

Даже Фрэнклин Делано Рузвельт гонялся с пенисом наперевес за всем, что движется. Причем, на коляске, что, наверное, романтичнее. И вот этого я не понимаю. Если у тебя есть уникальная возможность – трахать Элеонору Рузвельт каждую ночь, то зачем ты срываешься? Куда тебя тянет? Ну, конечно, не красавица, но зато – какая замечательная женщина, добрейшей души человек!

А он? Странный какой-то… Не мог он с ней спать, и все. Я думаю, он даже симулировал паралич, чтобы не ложиться с ней в одну кровать. Но постоянно хотел и уезжал на коляске налево.

У меня частично была та же проблема. Я постоянно хотел. Без устали. “Он” натурально орал на меня:

– СЕЙЧАС! СЕЙЧАС ЖЕ!

И я был готов броситься на все, что выглядело более-менее симпатично. Например, на бублик.

– БУБЛИК? ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ? СЕЙЧАС ЖЕ!

Бублик был с маком. Я едва не сточил себя до смерти.

Что это там лежит? Сорокопятимиллиметровая пластинка?

– НЕМЕДЛЕННО!

Мне до сегодняшнего дня стыдно смотреть в глаза Лэсли Гор (американская поп-певица, завоевавшая бешеную
популярность в 16-летнем возрасте после исполнения песни “Это моя вечеринка”. Был продан миллион 45-миллиметровых синглов – Прим. переводчика).

– СЕЙЧАС! НЕМЕДЛЕННО! СЕЙЧАС ЖЕ!

А потом я встретил Девушку.

– НЕМЕДЛЕННО!

Это было не просто желание!

Конечно нет! Это было что-то другое. Это была любовь.

– ЭЙ, ПАРЕНЬ, ЗАВЯЗЫВАЙ С ЭТОЙ ЕРУНДОЙ. ДАВАЙ – НЕМЕДЛЕННО, СЕЙЧАС,
– вопил “Он”.

Но я именно влюбился – в красивую белокурую девушку. Первая любовь. Тот вид любви, что всегда ранит.

Она была самым соблазнительным и симпатичным созданием, которое я когда-либо видел. Я понял, что означает выражение “голова кругом”, потому что я спотыкался и падал всю дорогу, пока плелся за ней из школы домой.
– ЭЙ, ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ? – кричал “Он”. – ЭТО СКУЧНО, СКУЧНО, СКУЧНО…

Наконец-то я решился пригласить ее на свидание и она согласилась.

– НУ, НАКОНЕЦ! ЛИЧНО Я ГОТОВ! – прихорашивался “Он”.

Мое первое свидание… Паника… Я пошел к ее дому (до первой машины в то время меня отделяли годы и годы). Она жила в Лидо Бич, недалеко от ракетной базы. Я так нервничал, что не мог вспомнить, где она живет.

– НАЛЕВО! – внезапано подсказал “Он”.

Это была моя первая навигационная система.

– ВЫ ПРИБЫЛИ В ОБОЗНАЧЕННЫЙ ВАМИ ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ!

– Эй, оставь меня в покое!

– НИКОГДА! ТЫ МОЙ!

Я начал было стучать в двери, но услышал что-то, что напугало меня.

– ТРУС! ДАЙ Я ПОЗВОНЮ!

Я не знал, что мне делать и стоял как отмороженный.

– ВСЕ, ЗАБУДЬ, Я СЕЙЧАС ПОСТУЧУ!

И если бы они тогда не отрезали мне от шести до восьми дюймов, я бы сровнял этот дом с землей…

Короче, мы пошли гулять и я впервые попал с девушкой в кино, на балкон Лорел театра в Лонг Бич.

– НУ, СЕЙЧАС ЖЕ!

Потом мы оказались на заднем сидении машины друга.

– СЕЙЧАС ЖЕ!

А она была правильной девочкой.

– Я СКАЗАЛ: СЕЙЧАС!

Я набрался храбрости и сказал: “Я люблю тебя. По-настоящему люблю. Знаешь что, давай не будем торопить события”.

И она сказала: “Нет, Билли, я не смогу. И, кстати, я больше не пойду на свидание с тобой. Ты мне нравишься только как друг…”

– О, НЕТ!

– Что, правда?

– Ты мне нравишься, но не в этом смысле, понимаешь?

Я понял. А мой пенис – нет.

– А Я? ТЫ ОБО МНЕ ПОДУМАЛ?..

…Отказ был обескураживающим. На первом же свидании ты признаешься в любви ты признаешься в любви и тебе говорят: “Я просто не люблю тебя”. Это больно. Я буквально сходил с ума. Я чувствовал себя униженным. Я чувствовал себя дураком. Мне было пятнадцать и уже был готов к созданию семьи. Это казалось мне совершенно естественным, так что же пошло не так? Почему она не любит меня? Я не мог сосредоточиться. Я не ел, не спал и не мог думать ни о чем, кроме как об этой Девушке. Это был вечер вторника…

Пятнадцатое октября 1963 года. Я сидел за кухонным столом и готовился к утренней контрольной по химии, но мне было наплевать! Я только что потерял Девушку.

Какая к черту химия? Что, химия будет играть какую-то роль в моей жизни? Нет. Я знал, кем стану. Мне не нужна была химия. Что, кто-то мог подойти ко мне и спросить: “Билли, что такое свинец?” И я мог посмотреть этому человеку прямо в глаза и ответить: “Плюмбум. Обозначается как “Pb”, атомный номер 82, атомная масса 207,2″? И тогда бы мне сказали: “Да,
Билли, молодец. Вот твой миллион долларов!”? Конечно, нет.

Такого случиться не могло. И вообще, каждый раз, когда я переворачивал страницу учебника по химии, я видел напечатанное на ней лицо моей Девушки.

Мои родители зашли на кухню попрощаться. Они направлялись на матч боулинговой лиги Лонг Бич. Эти матчи всегда проходили по вторникам. Им нравилось играть в боулинг с друзьями. Они действительно получали от этого удовольствие. И, говоря откровенно, только от этого они теперь и могли получать удовольствие, потому что времена изменились, и не к лучшему.

Музыкальный магазин “Коммодор” был уже несколько лет как закрыт. Он не мог конкурировать с магазинами и киосками, продававшими уцененные пластинки по всему Манхэттену. К тому же огромный магазин “Сэм Гуди’с” открылся в здании “Крайслера” прямо напротив и этот “Гуди’с” проглотил нас как кит пескаря и даже не заметил этого. Царившая на
протяжение десятилетий великая музыка ушла вместе с музыкантами. “Нью-Йорк таймс” на первой полосе поместила снимок, на котором были запечатлены отец и дядя Милт, а также Генри “Рыжий” Аллен* и Эдди Кондон, играющие в последний раз в пустом уже магазине. “Это конец эпохи”, – написала газета.

Все группы, которые я так любил, музыка Колмана Хоукинса, Лестера Янга, Сидни Бечета, Бена Уэбстера, Роя Элдриджа, Конрада Джениса и “Тэйлгейтерс” в одночасье была заменена на “Дюпри”, “Эрлс”, “Шайрлес” и “Бич Бойз”. Американские гиганты джаза, породившие новую музыку, играли теперь в парках и у входов на стадионы, с подвязками на рукавах и в
соломенных шляпах.

Моему отцу исполнилось пятьдесят четыре и он был напуган. Джоэл и Рип уже уехали в колледжи, и он остался без работы. Конечно, он до сих пор проводил свои концерты по пятницам и субботам, но почти все деньги, как всегда, отдавал музыкантам, чтобы они могли как-то выживать. Пришлось прекратить и выпуск пластинок “Коммодор” на заводе в Йонкерсе. Отец
пребывал в подавленном настроении: никто больше не хотел слушать эту музыку.

Воскресенья не были запоминающимися в то лето. Джоэл, Рип и я по воскресеньям ездили на завод помогать отцу упаковывать ящики с последним тиражом пластинок – альбомом Лестера Янга. Мы брали свежеотпесчатанные диски с конвейера, упаковывали их в конверты, обертывали конверты в пластик, складывали в коробки и грузили в багажник “Бельведера”. На душе кошки скребли.

Отец был очень усталым и грустным. Джаз был его лучшим другом, и его лучший друг умирал, и он это знал, и ничем не мог помочь. Однажды к нам в дом пришел человек и отец продал ему свою личную коллекцию оригинальных пластинок “Коммодор”. Мне кажется, он получил за нее 500 долларов. И когда человек забрал пластинки и ушел, отец заплакал. Это был первый и
последний раз, когда я видел своего отца плачущим.

В тот август у отца развилось двойное видение на одном из глаз. Они решили положить его в больницу, чтобы выяснить причину. Я не помнил, чтобы он когда-нибудь простуживался, поэтому уход в больницу выглядел чем-то угрожающим. Мы стояли у дома и смотрели, как мама и папа садятся в “Бельведер”, который был припаркован на улице. В одной руке он держал
маленький чемодан, другой рукою обнимал мать. У него один глаз был заклеен повязкой и, подойдя к машине, он остановился и отдал маме связку ключей, потом открыл пассажирскую дверь и сел туда, где обычно сидела мама.

Он доверил ей руль. Мне казалось, что произойдет что-то ужасное.

Когда отец вошел на кухню тем октябрьским вечером, он выглядел обеспокоенным. И расстроенным. И когда он увидел меня, страдающим из-за этой Девушки, то пришел в ярость.

А перед этим у нас с ним были четыре чудесных воскресенья. Братья находились в своих колледжах и мне не нужно было делить его с ними. Мы были вдвоем, впервые в жизни.

…Одно из этих воскресений я помню особенно отчетливо. Мы сидели у телевизора и смотрели как Сэнди Куфакс и его “Лос-Анджелес доджерз” громили “Нью-Йорк янкиз” в финале Мировой серии 1963 года. Я не верил своим глазам: “Папа, как это “Янкиз” могут проиграть четыре матча подряд?”

И он ответил:

– Не волнуйся, такого больше не повторится…

Но в тот вечер на кухне, увидев, как я молча тупо уставился в учебник по химии, он стал кричать на меня:

– Билли, посмотри на себя со стороны. Посмотри на себя! Тебе нужно хорошо учиться и получать гораздо более высокие отметки, чем сейчас. И ты, парень, учись прилежно, потому что у меня нет денег на твой университет. Ты понял? Если у тебя будут хорошие отметки, то, может быть, ты получишь стипендию и сможешь учиться в университете. Неужели ты не
понимаешь, что происходит? Я не знаю как оплачивать учебу Джоэла и Рипа. Так что, парень, ты обязательно должен получить стипендию…

Он распалялся все больше и больше, повышая голос.

– Посмотри на себя! Сопли распустил! Это все из-за какой-то дурацкой девчонки, так?

И я не выдержал:

– Твое какое дело?

Эта фраза слетела с моих губ… Я никогда не говорил с ним в таком тоне. Он полоснул меня взглядом, гневно блеснув глазами. Я был испуган, не знал, что делать. Я окаменел. Он сказал очень тихо, тщательно подбирая слова:

– Никогда не говори со мной в подобном тоне, пожалуйста…

И они ушли.

Я почувствовал себя ужасно. Зачем только я это сказал? Я побежал за ним, чтобы извиниться, но они уже сели в машину и отъехали. Я не успел. Я вернулся на кухню и подумал, что успею извиниться, они вернутся где-то в половине двенадцатого, ну, в крайнем случае, без пятнадцати. Я извинюсь и, возможно, он поможет мне с химией.

Это все действительно случилось из-за Девушки. Я листал учебник еще минут тридцать, потом сказал себе: “Все! Закончил психовать! Все!” Я пошел к себе в комнату. Перед тем как лечь спать, я прикрыл дверь, не не наглухо – чтобы осталась щелочка. Я не люблю темноту. В щелочку проникал свет из коридора. И я заснул.

Я проснулся от звука открывающейся входной двери и посмотрел на часы. Было половина двенадцатого, как обычно по вторникам, я услышал как мать идет по коридору в спальню и истерически хохочет. Так мне тогда показалось. Но вдруг я понял, что она не хохочет. Она рыдала, и все ГРОМЧЕ, ГРОМЧЕ, и еще ГРОМЧЕ…

Перевел Александр Этман.

(Продолжение следует).