В этот день в 1915 году художник Казимир Малевич написал картину “Полёт аэроплана”. Вот она. Я её только развернул горизонтально, чтобы вошла в формат. Думаю, Малевич бы не обиделся: любую его картин можно поворачивать как хочешь без особого ущерба для восприятия, за исключением, быть может, знаменитого автопортрета, где он изобразил себя на фоне женских гениталий. Хотя и автопортрет можно. “Полёт аэроплана” на всякий случай висит сейчас в нью-йорском Музее современного искусства и к нему не заросла народная тропа. И день рождения этой картины напомнил мне одну историю, которую я сейчас расскажу, тем более, мне тут, надеюсь, в шутку попеняли, что я игнорировал очень важный праздник – Национальный День освобождения рабов. Так называемый Juneteenth (его еще называют Liberation Day, Freedom Day, Jubilee Day и Emancipation Day). Ну, во-первых, это не так. Я практически каждый день отмечаю его в своих заметках. Во-вторых, если вы желаете, то вернусь к теме, потому что – любой каприз, господа!

Причём действие будет происходить на Ямайке. Да, и это быль.

Короче, праздник освобождения от рабства всегда широко отмечается не только в нашей стране, которая очень трепетно к нему относится, но и на практически всех карибских островах. Но я об этом когда-то не знал и в результате пережил серьезный стресс. Вы бы тоже пережили.

Итак, однажды мне довелось оказаться в Негриле в этот день, в последний, между прочим, день отпуска. Мы с моим чудесным другом Эдиком Молдавским, повторюсь, не ведали о празднике и вместо того, чтобы уехать вместе со всеми чикагскими знакомыми утром на автобусе в Монтиго Бэй, где расположен международный ямайкский аэропорт, решили остаться с жёнами еще на полдня и улететь из Негрила за два часа до чикагского рейса на маленьком самолетике.

Билеты покупать, кстати, не надо. Ты просто идёшь на местный аэродром, договариваешься с пилотом, даешь задаток, проводишь инспекцию самолёта путём постукивания кулаком по борту и крыльям и задаёшь пилоту идиотские вопросы вроде “Керосин-то в баках есть?”, “Масло давно менял?” или “А летать-то ты умеешь, ман?”, на что прекрасный, давно освободившийся от рабства человек отвечает тебе, гогоча: “Я, ман”.

Эдик остался досмотром очень доволен, а я не очень. Но он меня не помню как успокоил и мы побежали на пляж, чтобы вобрать в себя побольше солнца, ветра и безмятежности.

Первым заметил неладное Эдик: к полудню в этот, как оказалось, праздничный день, в Негриле не осталось ни одного необкуренного человека. Ну ладно – человека. Как выяснилось, ни одного необкуренного пилота тоже не осталось. Наш спал под пальмой. А может, это был и не наш. Но мы растолкали именно этого, в майке “Чикаго буллз” с фамилией “Джордан”. Он посмотрел на нас мутным взглядом, жестом попросил пива.

– Так, – сказал я. – Хорошо, что девочки остались на лётном поле. Пошли в отель.

– Ты что? – сказал Эдик. – Мы опоздаем на чикагский самолёт.

– Если мы полетим с этим парнем, то мы на него вообще никогда не попадём. Потому что рухнем и тебя съест ягуар в джунглях, – сказал.

– А тебя? – спросил Эдик.

– И меня, – сказал я.

Эдик задумался.

– Интересно, у него есть четыре парашюта? – вслух подумал он.

Я засмеялся.

Пилот, которому пиво вернуло дар речи, сказал:

– Ну так мы летим или не летим?

– У тебя есть четыре парашюта? – спросил его Эдик.

Теперь засмеялся пилот.

– Всё, – сказал Эдик. – Кидаем квотер! Кого берёшь – президента или орла? Кто выигрыват, тот и решает!

– Орла, – сказал я. – Орёл хоть летает.

Выпал президент. Джордж Вашингтон. Между прочим, рабовладелец. Я впервые посмотрел на деньги с ненавистью.

Пилот наблюдал за нами с неподдельным интересом.

– Летим! – объявил ему Эдик.

Мы позвали жён. Я старался на свою не смотреть.

Этот парень с трудом забрался в самолет, Эдик сел рядом с ним, чтобы в случае чего перехватить штурвал.

– Ты же не умеешь летать! – сказал я ему.

– Летать я умею, приземляться не пробовал, – ответил Эдик.

Жёны расположились во втором ряду, а я с четырьмя чемоданами летел на полу в хвосте. Этот самолет мог бы поместиться у меня на кухне.

– Что за праздник у вас, что все такие весёлые? – успел крикнуть я.

– День освобождения от рабства, – прокричал в ответ летчик и о чем-то запел. Потом он выбросил марихуановый “бычок” в открытое окошко, закрыл его ручкой как в “Запорожце” и стал выруливать на взлетную полосу.

– Всё будет хорошо, – крикнул я окаменевшим жёнам, не будучи в этом уверенным.

Если вы смотрели “Этот безумный, безумный, безумный мир” и помните душераздирающую сцену полёта, то заверяю вас: это ерунда. По пути в Монтиго Бэй у нас несколько раз захлебывался мотор, пилот переставал петь и смотрел вниз в поисках места, куда можно спланировать.

– Ты заправил самолет? – кричал ему Эдик.

Пилот смотрел на него стеклянными глазами и улыбался. Потом мотор снова начинал работать. Мы тридцать раз падали в воздушные ямы, меня придавили чемоданы, но я видел, как при подлете к международному аэропорту пилот открыл окошко и посмотрел назад: “Хочу убедиться, что какой-нибудь самолет не подлетает”, – объяснил он Эдику.

– У него что, нет связи с диспетчерами? – крикнул я.

– Сашка, молчи, – крикнул Эдик. – Сейчас важный момент.

Приземлившись, мы расцеловали пилота, поздравили его с Днем освобождения от рабства и тут же, на летном поле, поклялись друг другу никогда больше не летать на самолетах ямайкской авиации с мопедными моторами. Один из которых прозорливо 109 лет назад изобразил Казимир Северинович Малевич.

Александр Этман.