Тут вот прошла новость о том, что предприимчивый беженец из Мексики устроился на работу дерматологом в одну из майамских клиник. А вообще-то он не дерматолог, а мостостроитель. Но папа был дерматологом в Гвадалахаре и часто брал его на работу. Пойди он по отцовским стопам, всё бы было хорошо. Но он стал мостостроителем, женился, развёлся, и как-то ночью перешёл границу у реки. Оказалось, с мостами в Майами всё в порядке, а вот с дерматологами – беда.

Это – правда. Даже с дипломированными. Я к одному, кстати, попал год назад. Он меня бегло осмотрел, по плечу потрепал, страховку освоил и отправил гулять. А спустя два месяца уже в Чикаго зоркий и неравнодушный Михаил Бухало углядел зловредную бяку у меня на щеке и заставил вырезать. Теперь хожу со шрамом как Аль Пачино в фильме Брайана де Пальмы. И слава Богу.

Бухало – чудесный дерматолог и замечательный человек и семьянин. Я ему очень благодарен и обязан. Когда-то давно ко мне на радио с целью интервью радиво-нерадивые рекламные менеджеры пригласили его и кудесника аккупунктуры и вообще восточной медицины доктора Евгения Закусило – одновременно. Я когда об этом узнал, вздохнул и решил, что так тому и быть. Ведь я когда-то брал интервью сразу у двух защитников новосибирской “Сибири” – Смертина и Умрилова, и хорошо получилось. А потом у бригады арбитров из Ленинграда – Губернаторова, Комиссарова и Палачёва, тоже не жаловались. И у польского хоккеиста Йобчика. Короче, не впервой!

В случае с Бухало и Закусило логика, естественно, подсказала, у кого первого интервью брать, а у кого следом. И оба оказались не только отличными профессионалами – замечательными врачами, но и людьми с чувством юмора, и всё прошло прекрасно. Что касается майамского дерматолога-мостостроителя, то на него, между прочим, жалоб не было. Меня это тоже не удивляет. У нас в Чикаго в девяностые стоматологом работал слесарь доктор Б. Вернее будет сказать, доктор Б., слесарь. О том, что он слесарь, разболтало, кстати, ФБР, когда его искало. А так никто бы и не узнал. О слесаре Б. у меня сохранились самые приятные воспоминания, между прочим. Отличный был рекламодатель! Да что там воспоминания! Многие чикагцы до сих пор носят зубы, сделанные этим талантливым человеком с живым умом, невероятной наглостью и золотыми руками. Потом ко мне звонили из Федерального Бюро Расследований. И я им прямо сказал, что доктор Б. – замечательный доктор, никто, кроме представителей обманутых страховых компаний, о нём плохого слова ни разу не сказал. Да, забыл, еще имели претензии эти доверчивые стоматологи – муж и жена, купившие у него по сходной цене кабинет со всей дорогущей аппаратурой, которая оказалась взятой слесарем в лизинг. Деньги за рекламу в газете “Новый Свет” он зато платил без опозданий. А уж слесарь был – каких поискать! Бывало, поломаются у него щипцы в чьём-то рту, так он не расстраивается, щипчики так паяльничком чик-чик – при пациенте быстро заварит, подует, чтобы остудить и снова в рот лезет… Поймали его или нет – не знаю, исчез. А вот мостостроителя из Майами, похоже, депортируют. И жаль – нам в Америке хорошие дерматологи нужны. Я бы вместо него депортировал того, дипломированного, из Авентуры, который в погоне за длинным долларом не обращает внимания на щёки пациентов…

Как журналист я очень везучий: со мной много раз происходили истории, которые потом ложились в основу уже литературных сюжетов. Причем, эти рассказы написаны не по мотивам реальных событий, а являются их точными отражениями. Вот, к примеру, приближается Супербоул. В следующее воскресенье, 11 февраля. Играют “Канзас Сити” и “Сан-Франциско”. Главное спортивное событие в Америке. 120 миллионов телезрителей! Реки пива, озёра виски, тонны ужасной еды, самая дорогая в мире телереклама: в этом году 30-секундный ролик – 7 миллионов! На сей раз Супербоул будет сыгран в Лас-Вегасе, а в тот, о котором сейчас расскажу, игрался в Санта-Кларе. И мы с женой полетели! Ночным самолётом. Тем более, что у нашей замечательной с рижских времён лос-анджелесской подруги на те же выходные выпадал день рождения. И мы решили по окончании тяжёлой рабочей недели полететь туда, где вообще-то должны были жить с начала иммиграции, но из-за разжалобившей меня в Италии тёщи оказались в Чикаго в этом неповторимом климате (вот я вернулся из отпуска 17 января этого года и с тех пор солнце выходило три раза – на 5, 7 и 14 минут).

Короче, вечор, я помню, вьюга злилась, а прилетели в Калифорнию – 80 градусов, солнышко, плюс 27 по нашему. Берём машину, едем. Попадаем в отель. Называется “Мондриан”. Можно обалдеть от этого отеля, хотя мы в отельном деле не новички. Звёзды просто снуют туда-сюда – вот, говорю, смотри, Мила, это же Роберт Дауни-младший, а это – Жюльет Бинош. Я человек от природы был очень стеснительный, но суровая журналистская доля давно изменила меня:

– Здраствуйте, – говорю. – Я Саша, газета “Новый Свет” из Чикаго. Вы правда Жюльет Бинош?

– Правда, – смеется Жюльет.

– А я знаю, что у вас 9 марта день рождения!

– Правда, – снова говорит звезда французского и международного кинематографа, но теперь уже по-русски, с таким головокружительным аркашонским прононсом. – А откуда вы знаете?

– А вы, – говорю, – давно запали в мое сердце. Я в 88-м году посмотрел фильм “Невыносимая легкость бытия” и влюбился. Но поскольку был уже женат вот на этой красавице, то просто запомнил ваш день рождения…

Ну, она супругу бегло, без особого интереса изучила, подарила мне карточку, одарила улыбкой и пошел я осматривать отель дальше. Официантки и официанты, смотрю, разносят дорогие напитки. Полуодетые, между прочим. Конечно, людей с носком на причинном месте нет, но в общем Насте Ивлеевой и другим участникам её злосчастной “голой вечеринки” тут делать нечего, потому что во-первых – красиво, во-вторых, молодо, в-третьих – не просто красиво, а очень. Красивые мальчики прыгают в бассейн и пытаются произвести впечатление на красивых девочек, а красивые девочки косят на них подведенными глазами, а сами нежно гладят разные части тел престарелых джентльменов, очевидно там продюссеров, режиссеров и сценаристов (разумеется, ещё до того, как Джеффри Эпстайн был арестован за всё это). У девочек – трудный выбор. Как говорит один мой любимый заслуженный иностранный агент, ныне проживающий под Барселоной, “зарос укроп весь коноплёю, теперь не знаю, что полоть”. Но девочки выбирают пожилых, а на молодых и красивых – просто косят. Да и мальчики тоже. Короче, нормальная жизнь вокруг. Люди пытаются состояться. Голливуд. Фабрика грёз. Невыносимая, как уже говорилось, легкость бытия. Бизнес. Надежды. Будущее…

– Эх, – говорю, – Мила… как же жаль, что я учил латышский, а не английский. Написал бы сейчас что-нибудь восхитительное, как Набоков, и дрейфовал бы тут в бассейне с “Оскарами” на животе среди всех этих сценаристов…

Тут жена, которая как раз собиралась устроить мне сцену из-за Жюльет, радуется подвернувшейся возможности и крайне обидно для меня сравнивает нас с Набоковым. Но ссоры не выходит, потому что в этот момент нам звонят, срочно забирают из отеля и везут куда-то в плюшевые горы. И следующие сутки проходят очень весело и шумно, хотя с явным пренебрежением к здоровью. И мы возвращаемся в отель где-то около шести утра воскресенья. А около девяти звонят мне люди из чикагской радиостудии и интересуются, когда я планирую начать вести репортаж с Супербоула. Тут я вспоминаю, что Супербоул же, встаю и провожу некоторые реанимационные аквапроцедуры на свежем воздухе, поскольку в наличии все то же солнце и 80 градусов. Как получилось, что через пару часов я оказался в армянском ресторане “У Роберта” в Западном Голливуде, не могу вам сказать.

Я, конечно, говорю: “Как же так, ребята? Я – профессионал. Отпустите меня, пожалуйста. Я должен вести репортаж с Супербоула!”. Но мне подносят на тарелочке вкусное и замороженный сосуд, и обещают, что вот на этом большом экране будет транслироваться Супербоул, и объясняют, что я всё равно не успею на матч, потому что он начинается через полчаса, и не в Лос-Анджелесе, а в Санта-Кларе, а это в пяти часах езды – под Сан-Франциско. “Выпей, закуси и веди себе свой репортаж!” – сказали мне. – “Не беспокойся!”. И жена, смотрю, тоже рада, поскольку для нее Супербоул, конечно, важен, но подруги интереснее, понятнее и ближе. Ладно, думаю, я ж не олимпиец из России, меня ж за допинг не дисквалифицируют. И продолжаю выпивать и закусывать в ожидании стартового свистка. Но через минут тридцать замечаю, что официанты начинают готовить рядом столы человек эдак на 60.

Я говорю представительному во всех отношениях господину, покрикивающему на официантов:

– Здравствуйте и от души вам шноракалютюн (спасибо – арм.) за радушный приём и вкусную еду. Надеюсь, что гости предстоящего банкета не будут против, если на вашем чудесном большом экране будет транслироваться Супербоул. Потому что Супербоул – есть главный спортивный праздник нашей замечательной страны. И мы всем нашим развесёлым и тёплым юбилейным составом хотим его смотреть…

Представительный господин, и очень возможно, что даже сам Роберт, говорит:

– Я, – говорит, – совершенно с вами согласен насчёт значимости Супербоула для нашей страны. Только вряд ли они согласятся его смотреть.

– Это, – спрашиваю, – почему же?

– Потому что, – отвечает он, – здесь сейчас будут поминки.

– Вы шутите! – говорю.

– Нисколько, – говорит хозяин.

– Зачем же вы, – говорю, – юбилей с поминками совмещаете? Да еще в день Супербоула!

– Это вы, наверное, шутите, – говорит он. – В это тяжелое для мировой экономики в целом, и моего ресторана – в частности, время, я совмещу в своем ресторан не то, что поминки с юбилеем, но даже какую-нибудь бармитцву с заседанием местного отделения ХАМАСа. Если люди платят, я им не откажу.

– А как же, – говорю, – прикажете нам торт юбилярше поднести? Под “Похоронный марш”? Без задорной песни что ли, написаной в 1893 году сёстрами Хилл и называвшейся тогда “Happy Morning To All”?

– Почему? – говорит. – Пойте что хотите. У вас оплачено.

– А если, – говорю, – можно петь, то почему нельзя смотреть Супербоул?

– Логично, – говорит он, подумав. – Давайте так: я включу Супербоул, но без звука.

– Договорились, – соглашаюсь я.

И тут начинают съезжаться дорогие автомобили и из них выходят крайне грустные люди в черных одеждах. Что, в общем-то, понятно. Наша считающая себя интеллигентной компания сочувственно притихает приблизительно на минуту. А потом снова начинает радоваться, смеяться, произносить здравицы и анекдоты.

И тут я снова кое-что замечаю: на нас очень неодобрительно смотрит дядя, возглавляющий главный поминочный стол. Я ему жестами показываю: мол, пардон, тут, увы, юбилей и юбилярше крайне трудно сдержать радость, хотя, конечно, вы правы, когда корчите такую мерзкую и недовольную рожу, учитывая трагизм момента. И он, думаю, между прочим, действительно прав, потому что у каждого конкретного человека Супербоул бывает каждый год, а поминки – только однажды.

Ещё минут через двадцать этот дядя встает и не предвещающей ничего хорошего походкой направляется ко мне. Потому что хозяева зачем-то посадили меня во главе нашего стола. Ну, думаю, не хватает мне ещё выяснения отношений или – неровён час – драки на поминках. По молодости всякое бывало и никаким дядям меня не испугать, но на поминках, честное слово, я не дрался никогда. Хотя с похоронами у меня тоже связано множество смешных историй.

Итак, дядя встаёт и, грозно поглядывая на меня, подходит.

Я сразу говорю:

– Извините и примите наши самые глубокие соболезнования!

Он говорит:

– Спасибо. Вы все тут очень шумно себя ведёте. Нельзя ли потише? Потому что мы совершенно не слышим, о чём говорят комментаторы Супербоула.

Я говорю, поперхнувшись:

– Да это же оттого, что мы, узнав о грядущих поминках, просто отключили звук. И вообще тут люди увлекаются стрельбой, а не американским футболом.

Дядя пытается осмыслить сказанное, склоняет даже голову набок, как попугай, к месту, но не в обиду будет сказано, ара, и говорит, но уже вежливее:

– Но вы не будете против, если мы звук всё-таки включим?

– А знаете что, – говорю я, – включайте! Так и быть. Хотели посидеть в тишине, но уж ладно… У вас право первой руки – всё-таки событие помасштабнее.

– Большое спасибо, – говорит дядя и бежит врубать звук на полную мощность.

А потом поминочные столы присоединились к исполнению песни “Хэппи бёрсдэй”, а представители нашего стола живо интересовались жизненным путем поминаемой старушки. Ну и под “рёв трибун” я, конечно, сделал несколько “включений” для радио по телефону. И пьяненький Роберт просил меня упомянуть, что я веду репортаж из его ресторана. А я его спрашивал: “Роберт, вы вообще знаете, во что рекламодателям обходятся тридцать секунд рекламы во время Супербоула?” А Роберт, оказывается, не знал, не верил, что миллионы и, по-моему, негромко проявлял бытовой антисемитизм по-армянски. А потом “Денвер” выиграл и короткий даже в Калифорнии зимний день увял, и на улицах расцвели бутоны цветов-фонарей.

Вообще-то я не люблю ночные полёты, особенно из Лос-Анджелеса: вылетаешь в полночь, прилетаешь в шесть утра из-за разницы во времени. Американцы называют их “полётами красных глаз”…

Александр Этман.