Читатели-чикагцы с обидой указали мне на то, что я “совсем позабыл город, в котором начинал трудовую деятельность”. Ну, положим, в Чикаго я приехал в 29 лет и “трудовую деятельность” (какое ужасное словосочетание) начинал в совсем другом городе – единственном по-настоящему любимым мною. Хотя на берега озера Мичиган я вернусь совсем скоро, но претензии принимаю уже сейчас и восстанавливаю статус-кво. Тем более, что мне изрядно надоели войны, президенты и добрые люди, читающие вроде бы одно и то же, но, в зависимости от диагноза, называющие меня то “демократом”, то “республиканцем”.
И вообще – есть поводы. Во-первых, сегодня 19 лет одному из моих любимых чикагцев, Марку Этману. Я горжусь своим старшим внуком. Но это – личное, поэтому поговорим о “во-вторых”…
Согласно “Энциклопедии истории Чикаго” сегодня мы также торжественно отмечаем 55-летие со дня появления на улице Devon первых эмигрантов из СССР. Сегодня праздник у девчат, самым молодым из которых – далеко за 70. Я знаком с одной парой первых эмигрантов из СССР, но они всю жизнь говорили про 1973-й как про дебютный год русскоязычных на главной артерии Роджерс Парка. Впрочем, “Энциклопедии” я тоже верю: вполне возможно, что неизвестные нам бывшие советские люди действительно были советскими пионерами на Диване (как здесь называют улицу Devon) образца 1970 года. А несоветские, между прочим, прибыли сюда за 90 лет до этого.
…Церковь Святой Троицы удалось построить благодаря пожертвованиям русского царя Николая Александровича (Второго), который двумя равными долями перевел в 1901-м и 1902-м годах в Чикаго 4 тысячи долларов (что составляет примерно 151,271,90 доллара США сегодня: в период с 1901 года по сегодняшний день средняя инфляция доллара составляла 2,95 % в год, в результате чего совокупный рост цен составил 3,681,80%). И это произошло спустя двадцать лет после первого появления этнических русских в нашем городе. Они все оседали на сравнительно небольшом пятачке между улицами West Division, Wood и Leavitt, который назывался “Маленькой Россией”. Именно там появились первые рестораны, первые магазины, школа, библиотека и даже маленький театрик. Именно там в 1910 году двумя евреями из Двинска (ныне – латвийского Даугавпилса) была построена знаменитая ныне русская баня, которую потом исключительно силой убеждения в целесообразности сделки выкупил Аль Капоне и передал ее позднее своему последнему телохранителю и по совместительству шоферу Джо Колуччи.
Многие из нас застали старину Джо, которого и в 90-е районные полицейские боялись как огня. Синьор Колуччи никогда не рассказывал подробностей своих отрочества и юности, но, судя по тому, как заискивали перед ним пожилые ребята, с которыми мы парились и выпивали-закусывали, а потом портреты которых видели в статьях “Трибюн” о процессах над капореджиме, она была бурной. Джо умер в 96 лет, русская баня досталась его сыну, который, увы, вскоре тоже умер, а окончательно развалил заведение внук Колуччи – добрый, но ленивый молодой человек. Много лет здание стояло заброшенным, пока его сравнительно недавно не выкупили у банка два Александра. И хотя они были не из Даугавпилса, и совсем даже не русскими, на душе как-то стало спокойнее: всё вернулось на круги своя. Мафия оказалась небессмертной. В ресторан вместо минестроне, пасты и печёного сома победоносно вернулись вернулись уха, солянка, борщ, сало, оливье, селёдка под шубой, холодец, деруны, пельмени и вареники со всем, что хочешь. Баня обрела третьего хозяина – Андрея и стала называться “Красная площадь”. Демонстрации трудящихся проходили там каждую пятницу, а парады – каждый день! Но события февраля 2022 года поставили крест на “Красной площади” и теперь она просто Chicago Bath House (“Чикагский банный дом”).
Но я отвлекся, хотя у бани скоро тоже юбилей – в апреле ей исполнится 115 лет. Речь сегодня все-таки о других знаментальных датах. Народонаселение “Маленькой России”, о которой я упоминал в начале, в период с 1920 по 1924-й годы практически не изменилось, хотя в Чикаго прибыло множество людей, убежавших от революции. Дело в том, что приблизительно такое же количество уехало из Чикаго – в надежде, что та же революция даст им шанс, не предоставленный Америкой. Кто-то так и не смог выучить язык, кого-то бросила жена, кто-то тосковал по березам, кто-то был слишком ленив и самовлюблён, чтобы воспользоваться преимуществами новой страны – словом, все было так же как и сейчас. Оставшиеся разделились на “белых” и “красных”: “белые” кучковались вокруг Церкви Святой Троицы, читали Мережковского и ставили Чехова, а “красные” проводили свои митинги в районе улицы Western и отмечали революционные праздники в “Кооперативном ресторане” на улице Division.
Но – работали русская больница, русское литературное общество, русская воскресная школа и даже Русский Народный Университет (последнему, правда, было отмерено всего два года жизни). Энциклопедия отмечает, что в это время издавались 19 русских газет и 11 журналов, но добавляет, что большинство из них просуществовали не более двух лет. Постепенно население “Маленькой России” состарилось, разъехалось, ушло. Ушла и сама “Маленькая Россия”. Осталась лишь церковь…
Русскоязычные евреи появились в чикагских краях в 1861-62 годах, прозорливо одетые в меха (зимы здесь случаются лютые) и с переносным Отечеством – Торой – в руках. Они поселились в южных пригородах, их потомки живут там до сих пор, голосуют за демократов и требуют прекратить произвол Израиля на оккупированных территориях. Когда в 70-х в Чикаго появились советские евреи, американские сородичи узнавали их адреса в ХИАСе, приглашали в гости, кормили разведенным бульоном, кукурузой из банки и дарили всякую дрянь вроде просроченных консервов и застиранных скатертей, которые советские евреи, плюясь от досады по поводу потерянного времени, выбрасывали в ближайший же мусорник.
В основном вновьприбывшие селились на упомянутом выше Диване. В начале девяностых такое количество разноплеменных и воинственно настроенных по отношению друг к другу лиц на относительно небольшом участке суши можно было найти лишь в двух местах – в Организации Объединеных Наций и на этой чикагской улице и её приростках. Арабы здесь соседствовали с евреями, индусы с пакистанцами, китайцы с корейцами, а сербы с боснийцами, и нередко на активного, только после намаза, члена “Аль-Каиды” из переулка выходил заспанный ортодоксальный еврей. Они встречались взглядами, задумчиво поправляли бороды (каждый – свою) и тихонько бормотали: “Гуд монинг”. Несмотря на взрывоопасный симбиоз, особых происшествий здесь не происходило: так, разве что раз в год осквернят какую синагогу, обкакают мечеть, да какой подгулявший босниец напишет что-нибудь важное на дверях сербского культурного центра…
Русская речь на Диване все еще была тогда слышна, вернее, ее обрывки: “Мать…”, “Порву…”, “Твою…” Но это – сущая чепуха по сравнению с тем, что слышали эти дома раньше. Современная русскоязычная эмиграция родилась на Диване – правда, в восточной его части, и, родившись, немедленно оповестила об этом округу. Здесь гуляли до утра с вызовами полицейских, никогда не видевших человека, выпившего две бутылки водки и севшего дописывать докторскую диссертацию, здесь открывали акционерные общества, которые живут до сих пор, здесь резали от любви и обиды, но большей частью – по пьяной и оттого непростительной глупости, здесь клялись друг другу в святом и грешили направо-налево, здесь открывали первые русские рестораны и получали по морде по делу и без, радовались удачной торговле и разорялись, плели интриги и выручали друг друга.
Все это и еще очень многое было здесь. А потом переехало. И даже памяти практически не осталось. Русскому языку, на котором мы кричали, общаясь друг с другом, уже не уступают дорогу. Мы ушли с Дивана, как индейцы – на северо-запад. И равнодушное время лениво стирает последние следы 55-летнего нашео пребывания русских в районе, названном так в честь графства на юге Англии, о котором большинство из нас, здесь живших, знает еще меньше, чем о писавших о нём Фолкнере или Форсайте.
Александр Этман.