Однажды Евгений Яковлевич Весник, замечательный актер Малого художественного театра (ударение в его фамилии падало, кстати, на второй слог, но вся страна дружно “ударяла” его на первый) поехал на “Красной стреле” из Москвы в Ленинград на съёмки. Он прибыл на вокзал минут за двадцать до отхода поезда, раскланялся с узнавшей его проводницей спального вагона и, заказав некрепкий чай, стал устраиваться в купе. Весник не любил поезда, но ещё больше он не любил самолеты: цыганка-дура как-то обмолвилась, что следует ему остерегаться хлябей небесных.

За несколько минут до отправления Евгений Яковлевич вышел в коридор. У окна стояли две молодые женщины. Они зашептались между собой, а потом одна спросила:

– Извините, это не вы в “Офицерах” роды принимали?

Весник заметил, что она беременна и тему поддержал:

– Я. Но советую дотерпеть до Ленинграда и отдать себя в руки профессионалов. Я, честно говоря, акушер-любитель…

– Я только на седьмом месяце, – сказала она.

– Тем более, – заметил Весник. – А если захотите поболтать, милости прошу ко мне в купе, я, по всей видимости, еду один. Поужинаем…

– Спасибо, – сказала беременная, поглядывая на явно стеснявшуюся подругу. – Мы с удовольствием.

Весник вернулся в купе, а поезд мягко тронулся с места. Настроение поднималось. Он любил людей. Ему всегда было интересно подбирать к ним ключи. В том, что он мог подобрать ключи к любому человеку, Весник не сомневался. Как и в том, что в состоянии влюбить в себя каждого, причем на комфортном для конкретного человека интеллектуальном уровне. Со всеми они умел разговаривать на их языке – с барыгами и жокеями, гримерами и спортсменами, таксистами и учеными-ядерщиками. Всем без исключения Весник нравился, анекдоты он играл и никогда, слава Богу, не смеялся, когда их рассказывал. Зато те, кто слушал, покатывались от хохота.

Минут через пятнадцать-двадцать, по его расчетам, соседки должны явиться. Весник достал флакон французского одеколона. В этот момент в дверь постучали.

– Ничего себе, – подумал актер. – Видно, девочкам не терпится прикоснуться к прекрасному… Хотя нет, это, наверное, проводница с чаем…

На пороге стоял высоченный полковник.

– Разрешите? – спросил он, не глядя на Весника.

– Конечно, располагайтесь.

Полковник заскользил взглядом по купе, по Веснику, заглянул в багажное отделение, потом посмотрел на актера внимательнее и улыбнулся:

– Простите, это вы?

– Кто, я? – переспросил Весник.

– Ну, в смысле, это вы и есть?

– Я и есть.

– Хорошо, – сказал полковник, пробуя диванчик на мягкость. И тут же повторил: – Это хорошо.

– Что хорошо? – спросил Евгений Яковлевич, слегка удивленный поведением полковника.

– Хорошо, что это вы и есть, – предельно доходчиво объяснил полковник.

– Евгений Яковлевич Весник, – Весник протянул полковнику руку.

Полковник отпрянул, потом внимательно посмотрел на руку Весника и осторожно ее пожал.

– Полковник Ботвин! – сказал он. – Я сейчас.

С этими словами полковник вышел в коридор, плотно закрыв за собою дверь.

– Странный тип, – с грустью подумал Весник, понимая, что вечер в дамском обществе не удастся. Полковник, судя по всему, сейчас выпьет и девушки почувствуют некоторый дискомфорт.

Дверь снова поехала налево. Весник невесело глянул в проем. Он увидел в нем дородного, толстого и совершенно лысого человека в мундире маршала Советской Армии. Над ним возвышался полковник Ботвин с двумя портфелями в руках и шинелью на плече.

– Вот, – сказал маршал. – Еду здесь.

– Очень приятно, – сказал Весник. – Я тоже.

Ботвин засуетился, повесил шинель на вешалку, а два портфеля положил на пол. Внутри ничего не звякнуло.

– Не положено, – сказал маршал Веснику, заметив его взгляд. Актеру стало не по себе.

– Кто же это, – лихорадочно думал он. – Лицо такое знакомое…

– Могу идти? – спросил полковник Ботвин.

Маршал не ответил. Ботвин испарился.

– Давайте знакомиться, – предложил Весник.

– Ну, – неопределенно откликнулся маршал.

– Меня зовут Евгением. Евгений Яковлевич Весник.

– Ну, – ответил маршал. – Конев. Иван Степаныч.

Подумав, он добавил:

– Маршал Советского Союза.

Веснику стало стыдно и волнительно. Уж кого-кого, а члена ЦК партии маршала Конева он мог бы и узнать.

Некоторое время ехали молча. О чем думал маршал, неизвестно. Может, вспоминал свои боевые подвиги на посту командующего войсками Западного, Калининского, Северо-Западного, Степного, второго и первого Украинских фронтов. Может, думал о красавице-медсестре, коловшей его в вену сегодня в Кремлёвке и позволившей погладить себя по круглым коленям. А может, не думал ни о чём, а просто машинально смотрел в темное окно, за которым мелькали редкие огоньки подмосковных деревенек.

А Весник думал о том, как подобрать к маршалу ключи. Он мысленно перебирал всю связку, но никак не мог подобрать нужный. Тогда он потянулся за своим походным чемоданчиком и вытащил оттуда бутылку “Плиски”. Маршал с интересом наблюдал за телодвижениями артиста.

– Не возражаете? Или всё-таки не положено?

Конев посмотрел на дверь. Весник встал и запер ее.

Закусывали лимоном, который Весник нарезал полнолуниями. Разговорились. Ну как разговорились – говорил он. Рассказывал маршалу о последних театральных новостях, вспоминал известных артистов. Конев слушал очень внимательно. Пил он красиво: поднимал стакан под прямым углом и, не нарушая геометрии, просто выстреливал его содержимое в цель. Крякал, надкусывал лимон, снова слушал.

Когда закончилась первая бутылка болгарского коньяка и Весник достал вторую, маршал внезапно забыл или наплевал на что-то и, приподнявшись, забарабанил пухлым кулачком в стенку. Немедленно появился полковник Ботвин и наметанным глазом произвел регонсценировку стола.

– Ты вот что, – сказал ему маршал. – Ты это…

– Мигом, – щелкнул каблуками полковник.

Через пять минут на столе появились банка черной икры, тушенка, белый хлеб, масло, яблоки и плитка шоколада “Гвардейский”.

– Ну, – сказал Конев.

Весник разлил коньяк по стаканам. Одновременно он почувствовал, как коньяк, выпитый до этого, разлился по жилам. Актер расслабился и молвил:

– Иван Степанович, мне давно не дает покоя один вопрос…

– Ну, – подозрительно спросил маршал.

– Я имею в виду, как это мы, ну тогда, в сорок первом, проспали-то немцев…

Конев нахмурился:

– Ну…

– Ну, в смысле, донесения-то были. О том, что они готовятся и так далее…

Маршал поднял стакан. Весник тоже. Они чокнулись.

– Прозит! – сказал Весник.

– М-да… – неожиданно произнес Конев.

– Проспали? – удивляясь собственной смелости, продолжал настаивать актер.

– Ну, – маршал вновь вернулся на круги своя.

– Армию практически обезглавили в тридцать седьмом, – продолжал торить дорогу на Лубянку Евгений Яковлевич. – Слава Богу, что вы и Жуков уцелели…

– М-да… – согласился Конев.

Весник не знал тогда, что именно в 1937-м году произошло выдвижение Ивана Степановича на высшие воинские посты и в этом же кровавом году он впервые был избран депутатом Верховного Совета СССР, так что армейская чистка пошла Коневу только на пользу.

– А я, между прочим, с девятнадцати лет в армии. В сорок втором окончил артиллерийское училище в звании младшего лейтенанта. А потом фронт – был командиром огневого взвода 1-й гвардейской корпусной артиллерийской бригады и адъютантом командира 5-й гвардейской гаубичной артиллерийской Севастопольской краснознамённой бригады, – сказал Весник. – Брал Кёнигсберг… Черчилля видел…

– Хоронил, – сказал Конев.

– Что вы? – сказал Весник. – Просто видел.

– Хоронил, – повторил маршал.

– Кого, Черчилля? Я? Нет!

– Я, – сказал Конев.

Весник только потом узнал, что в 65-м Конев действительно возглавлл делегацию СССР на похоронах бывшего английского премьера.

– А я – гвардии лейтенант. Награждён боевыми орденами и медалями.

– Ё, – с уважением сказал Конев и посмотрел на рюмку.

Таким образом артист и маршал убрали и вторую “Плиску”. Весник говорил, не стесняясь, о том, что думает, но потом испугался и стал притормаживать, восхваляя тогдашний режим (дело происходило не то в семидесятом, не то в семьдесят первом) и лично Леонида Ильича Брежнева.

Весник вспомнил, что запоминается последнее и надеялся, что престарелый маршал запомнит именно лояльные речи. Между тем Конев с определённого момента одинаково стал бесстрастно реагировать на актёрские монологи. Он периодически изрекал любимое “ну”, иногда – “м-да”, а к концу второй бутылки внезапно кивнул. При этом голова его на несколько секунд безжизненно повисла на груди и Весник хотел уже было позвать полковника Ботвина, но маршал очнулся и стал расстегивать китель. Через минуту он уже спал.

Весник удивился тому, что Конев за всё это время ни разу не сходил в туалет, но потом решил, что члены партии с 1918 года, герои Гражданской войны и дважды Герои Советского Союза достойно умеют преодолевать малые и большие неудобства. Он взял зубную щетку и вышел в коридор. Напротив их с Коневым купе стоял полковник Ботвин и рассказывал анекдоты
беременной и небеременной. Дамы смеялись. Ботвин смеялся тоже. Евгений Яковлевич виновато посмотрел на женщин.

– Прошу прощения, – почему-то сказал он.

– Ничего, мы понимаем, – сказала беременная.

– Ну как там? – спросил Ботвин.

– Спит, – ответил Весник.

– Китель?

– Висит. Повесил аккуратно.

– Кто повесил? Вы?

– Нет, лично Иван Степанович.

– Это хорошо, – сказал полковник. Видимо, то, что Конев сам повесил свой китель на вешалку, было для Ботвина доброй приметой.

Когда Весник вернулся в купе, Конев похрапывал. Коньячный дух витал в воздухе и в сочетании с запахом тушёнки вызывал легкий рвотный рефлекс. Актер доел яблоко и погасил свет.

…Он проснулся от головной боли. Перестук колес вонзался в него миллионами кинжалов. Соображал с трудом, с закрытыми глазами. Итак, на вокзале его встретят и отвезут на “Ленфильм”. Конечно, лучше сначала в гостиницу, принять душ и отоспаться как следует. Но у него всего три дня до следующего спектакля в театре, а режиссер N снимает медленно, поэтому об отдыхе, увы, не может быть и речи. Потом он вспомнил о Коневе и открыл глаза.

Чисто выбритый, обильно политый одеколоном маршал сидел, сложив руки на столике. В сияющей лысине отражались ленинградские предместья.

– Доброе утро, – сказал Весник.

Конев строго посмотрел на него. Евгению Яковлевичу почувствовал себя еще хуже.

– Помнит, – подумал он. – Все помнит.

В голове пронеслось все, что он нёс вчера и Весник подумал, что если его не примут прямо на вокзале, то наверняка приедут в воронке на “Ленфильм”. Опасность тем страшней, чем она маловероятней.

Конев смотрел на него, не мигая.

– Ты вот что, артист, – сказал он, обнаружив дар речи. – Я тут вчера много лишнего наговорил… Понял меня?

– Да вы вообще ничего… – начал было Весник.

– Понял? – перебил его маршал, повысив голос.

– Понял, – тихо сказал актер.

– Смотри! – посоветовал Конев, выпучив глаза. Видно, иллюстрировал, как именно должен впредь смотреть Весник.

* * *

– Так, между прочим, я и доехал – молча и с выпученными глазами. Мне это несложно – талант и опыт… Эту немую сцену под перестук колёс, да и ту, что разворачивалась накануне, конечно, снимать надо было – комедия не хуже чаплинской. А он ещё иногда поглядывал на меня, проверял, – сказал Евгений Яковлевич, пряча “Плиску” в шкаф. – Причём, я же теперь понимаю – боялись-то мы оба. Он, наверное, даже больше… Ну, пошли, что ли? Как там называется ваше кафе, где я буду выступать? “Аллегро”? Чтобы я, народный артист, прима Малого театра – да и в кафе… Куда катимся?

И, предупредив, пошёл по Старой Риге походкой Конева – странной, хмурой, чуть подпрыгивающей, без размахивания руками. Весник коллекционировал походки, он был чемпионом в этом виде среди всех советских актёров. А ещё – ставил походки! Например, если вы помните классическую “Анну Каренину” Александра Зархи и Николая Гриценко (Каренина) с его походкой “иноходца” – это Весник! Да что там походки – это был выдающийся артист! Светлая вам память, Евгений Яковлевич!

(Рассказ о Веснике, которого вы не знали – в том числе и о его нью-йорско-чикагском детстве – в номере “Нового Света” 20 декабря).

Александр Этман.