…То, что вам предстоит осилить (я надеюсь, осилите), было написано к первому отмечавшемуся юбилею газеты “Новый Свет”. Тогда вышел 500-й номер. Нам казалось это феноменальным достижением. Был “закрыт” ресторан “Метрополь”, великий и чудесный Лев Стратиевский украсил зал, даже два, гостей веселили группы “Бим-Бом”, “Бандитос”, обвораживали “Мисс Чикаго” и “Мисс Мехико”, КВН из Днепропетровска, Илья Резник читал посвящения, Юрий Щекочихин произносил тосты, Игорь Костолевский признавался, что его бабушку звали Фейной Зеликовной, а Владислав Третьяк отражал буллиты, исполняемые как действующими хоккеистами “Чикаго блэкхокс”, так и просто пьяными людьми. Имена многих других заморских гостей я забыл. Это было очень давно. Непредсказумая жизнь разбросала их давно, а недавно ещё и по разным лагерям, и даже многие из здешних – тех, кому не пришлось выбирать между светом и тьмой, – больше не сидят за одним столом.
А газета продолжала выходить. Сегодня вышла в шеститысячный раз. Причём, это только “Новый Свет”, были еще и суровое милуокское “Время”, и весёлая “Чикагская правда”, и развлекательная “Суббота”, и “Спортивная панорама” и даже “Светик” для малышей. Я помню всех и благодарен всем, кто приложил руку к этому безусловному достижению. За 32 года их было более пятидесяти. Но сегодня я хочу поблагодарить тех, кто разогнал корабль и виртуозно провёл мимо мелей и подводных рифов: Милу Этман – в первую очередь. Создавать газету – профессия, продавать в нее рекламу – дарование. Продавать в нее рекламу американским людям – талант. Продавать рекламу в русскую газету русскоязычным евреям – искусство. Писать такие картины, делать такие бусы, быть такой энергичной, такой способной и такой красивой. За это её любят. За это её и не любят. И она это знает и не собирается меняться. Ещё благодарю “пионеров” “Нового Света” – Жанну Барташник, Павла Разуваева, Наталью Осипову, Григория Штейна. И особенно вас, дорогие и уважаемые читатели!
* * *
Это случилось давно, еще в прошлом веке. Точнее, в июле 1991 года. В мою голову пришла безумная мысль. Периодически в мою голову приходят безумные мысли. Большинство из них мне удается выпроводить. Но некоторые остаются, располагаются по-хозяйски и отравляют мое существование. Так произошло и с этой. Мысль сводилась к тому, что в Чикаго совершенно необходимо открыть первую русскую газету. Я поделился ею с немногими знакомыми мне тогда людьми. Она им не
понравилась.
– Понимаешь, – говорили они, – Америка читает “Новое русское слово”. Ты же не сможешь конкурировать с “Новым русским словом”. “Новое русское слово” выпускается с 1910 года. “Новое русское слово” съело даже Довлатова. Возвращайся лучше в экспортную компанию. У тебя же хорошо пошло…
Хорошо пошло – слабо сказано. Пошло отлично! После того, как за полгода года пребывания на американской земле я успел поработать чернорабочим, грузчиком, дизайнером кухонь и продавцом водосточных труб, фортуна решила подшутить надо мной и я попал в эту самую экспортную компанию. Она располагалась на верхнем этаже одного из небоскребов на улице Мичиган. Недалеко, кстати, от того места, где я еще недавно трудился чернорабочим.
Компания искала “специалиста по России с большими связями”, как говорилось в рекламном объявлении “Чикаго трибюн”. Ее возглавляла миловидная женщина лет тридцати семи, беременная первым ребенком. Кроме нее, в офисе находились еще две женщины – грустная дама 45 лет и молоденькая секретарша.
По окончании моей краткой презентационной речи, произнесенной скромно, но с достоинством, грустная дама констатировала:
– Он не умеет говорить по-английски.
– Но зато я все понимаю – как собака, – сказал я, и продолжил, взрывая произношением слова и путаясь в паутине времен. – К тому же вам нужен специалист по России, а не по Англии. А русским я владею отлично.
– У меня была собака, – задумчиво произнесла грустная дама. – Муж ее убил.
– Мегги, – сказала хозяйка, – ты ходишь к психотерапевту?
– Каждый день, – отозвалась Мегги.
Далее события развивались следующим образом: Мегги плакала по собаке и еще чему-то столь же безвозвратно ушедшему, а хозяйка ее утешала и говорила, что скоро все изменится. Мне велели явиться в понедельник.
Я не опоздал. За столом сидела секретарша.
– А где все? – спросил я.
– Линда придет к двенадцати. А Мегги она уволила еще в пятницу.
– За что?
– Алекс, наша компания разорилась. Я ухожу через две недели. Тебя уволят через месяц.
Но я доблестно продержался целый год. Линда готовилась стать матерью, а потом родила и на работе практически не появлялась. За чеком я ездил к ней домой. Я сидел в огромном кабинете с видом на озеро Мичиган и звонил в Россию. Из России звонили мне. Это было еще полбеды. Однажды мне позвонили из Швейцарии.
– Мистер Этман?
– Я – ответил я.
– Май нэйм из Андре. Ай эм колинг фром Лугано. Ду ю спик джерман? – поинтересовались на том конце.
– Ноу, – сказал я.
– Ду ю спик френч? – невозмутимо продолжил Андре.
– Ноу, – сказал я.
– Ду ю спик итальяно? – упорствовал собеседник.
– Пикколо, – сказал я.
Слегка помявшись, Андре спросил с надеждой:
– Ду ю спик инглиш?
– Ноу, – сказал я.
В разговоре наступила вполне объяснимая пауза. Я услышал, как Андре сказал кому-то, очевидно сидевшему рядом с ним в неведомом Лугано:
– Гурам, ну чё делать-то будем? Лох на любом языке разговаривать категорически отказывается.
– Сам ты лох, – сказал я.
– Браток! – радостно закричали в трубке. – Слава Богу, браток! Мы так и думали, раз в объяве написано, что мочевина нужна, значит должны ж быть наши рядом. Тебя как зовут? О, Санёк, слушай сюда. Мочевина есть, олово и медь в виде проволоки. Нужны компьютеры и сигареты. Давай к нам. Примем по высшему… Конкретно…
Самое удивительное, что мы мы действительно кое-чего покупали и продавали. Линда удивлялась. Я съездил в Швейцарию, Италию и в Москву с Ригой. Визы мне делала некто Соня – благообразная старушка, имевшая контакт с Интуристом. Она много курила, и, затягиваясь, говорила низким голосом:
– Сашенька, зачем вы возвращаетесь в эту страшную страну? У вас ведь и грин-кард ещё нет. Вас арестуют и сошлют в Сибирь. Когда мы приехали в Америку, нам выдали грин-кард прямо на пароходе. А вы беженец, Америка не станет вас выручать…
Потом партнеры в Лугано погрызлись и пострелялись между собой. А потом Линда сказала, что она снова беременна и предложила мне купить у неё компанию по какой-то совершенно неразумной цене. Я обиделся и сел на пособие по безработице. Партии компьютеров бороздили просторы Мирового океана. От нечего делать я стал посылать статьи в “Новое русское слово” и
“Панораму”. Их печатали, я получал гонорары и лестные отзывы от редакторов. Помню что-то про “свежий взгляд” и “лёгкий слог”. Кроме того, впервые в жизни я завел дневник. Он не отличался аналитикой. Запись от 23 июля 1991 года, например, выглядит так: “Завтра у Милы день рождения. Может, газету открыть?”.
…Выслушав все “против”, мы с женой проголосовали “за”.
– Ты будешь продавать рекламу, – сказал я ей. – А я писать.
Ей бы возмутиться, вспылить, отказаться. Но она, к сожалению, согласилась.
– Как назовем газету? – спросил я. – Предлагаю варианты: “У озера”, “Чикагская правда”, “Русский Чикаго”, “Время”, “Русский базар”.
– Нужно, чтобы было слово “Новое”, – сказала жена. – Как у “Нового русского слова”.
“Новое русское слово” пользовалось в нашей семье таким же непререкаемым авторитетом, как Спартак у римских рабов или “Правда” у ортодоксальных коммунистов.
– “Новый русский”, – сказал я, даже не подозревая о том, что предвосхитил будущее. Тогда еще не было новых русских, вернее, были, но старые и, в основном, евреи.
– Не-а, – сказала она.
– Новый… – протянул я.
– Свет, – сказала жена.
Теперь можно было подумать и о компьютере с русским шрифтом. Компьютер я купил у русских бизнесменов, торговавших чем-то очень серьезным на улице имени Линкольна. С русским шрифтом была проблема. Мой приятель Фима Сирота привел очкастого молодого человека, у которого шрифт был.
– Я нарисовал его сам, – гордо сказал человек, которому суждено было стать первым выпускающим первой русской газеты нашего города. И добавил:
– Меня зовут Андрей. Я из Ленинграда. Женат на американке. Жру все американское. Пью все американское. С американцами же. Шучу так, чтобы они поняли. Тоскую…
Шрифт Андрея оказался изумительно похож на старославянскую вязь. Почти таким же пользовался первопечатник Иван Федоров. Я сказал:
– Очень красиво. Когда мы будем печатать листовки по заказу какой-нибудь православной церкви, я обязательно вам позвоню.
Андрей сказал:
– Я нарисую новый шрифт. Я способный.
И нарисовал. Я стал писать. Андрей распечатывал мои сочинения по строчке и я клеил их в бейсменте на теннисном столе. А в это время моя жена продавала рекламу.
Продать рекламу тяжело вообще, а продать рекламу в несуществующую газету – все равно что будучи австрийцем, стать губернатором Калифорнии.
– Здравствуйте, – говорила жена хозяину или хозяйке русского бизнеса. – Мы готовим первый номер первой чикагской русской газеты.
– Замечательно, – говорили бизнесмены и бизнесменши. – Бог в помощь.
– А отрекламироваться? – спрашивала жена.
– А вот выпустите газетку, мы и посмотрим…
Тем не менее героическими усилиями жены затраты на печать первого номера мы окупили. Для этого, впрочем, пришлось продать мой “Бьюик Ле Сейбр”. Эта машина была потрясающим транспортным средством. Её мне продали на второй день моего пребывания в Америке и тот, кто это сделал, до сих пор убегает из ресторанов при моем появлении.
Сложность заключалась в том, что купить ее за бесценок согласился лишь один дилер в Эванстоне, а жили мы тогда в Скоки. Вернее, сложность заключалась не в этом, а в том, что к тому времени “Бьюик” ездил только задом. Поэтому я выехал в Эванстон в четыре утра. По пустынной в этот час улице Демпстер мы с “Бьюиком” беспрепятственно добрались до перекрестка с
Найлс Сентер Роуд. Там нас остановил полицейский. Он подъехал сзади, то есть уткнулся нам прямо в лобовое стекло. Я последовательно произвел следующие действия: сосчитал до десяти, походил по линии и подышал в трубку. Только после этого полицейский сказал:
– Вы не пьяны.
– Я знаю, – ответил я.
– Почему же вы едете задом наперед? – спросил полицейский.
– Потому что он только так и едет, – сказал я.
– У “Бьюика” вообще дерьмовая трансмиссия, – сказал он.
– Дерьмовая, – согласился я.
– Русский? – спросил он.
– Американский, – сказал я, похлопывая автомобиль по капоту.
– Да не “Бьюик”, а вы?
– Русский.
– Куда же вы едете? – спросил он. – Надеюсь, не в Даунтаун.
Я объяснил. Он сказал:
– Вам нужно было вызвать towing.
– Дорого, – сказал я.
– Вообще-то я должен выписать вам штраф и припарковать вашу машину. Но я вам помогу. Я поеду впереди, а вы за мной, но упаси вас Бог ударить меня сзади. Кроме того, если меня вызовут по рации, я оставлю вас и вы обещаете, что не сдвинетесь с места.
Я разнервничался. Мой английский был чрезвычайно худ, а когда я нервничал, он становился ужасающим. И я перепутал слова. Когда до меня дошло, что добрый полисмен поведет меня до самого Эванстона и прощает мне все прегрешения, я хотел сказать ему: “Thank you!”. Но вместо “thank” я употребил другое слово, которое тоже в транскрипции начинается на “ф” и
которое мне неудобно произнести. Я сказал, проникновенно и благодарно:
– F… you!
– What? – растерянно спросил полицейский.
– F… you very much! – повторил я с вежливым поклоном.
Некоторое время полицейский смотрел на меня огорченно – так, как смотрят вслед уходящему поезду, который отправился со станции раньше времени, указанного в расписании. Потом его охватила истерика.
– F… you, – рычал он, захлебываясь от смеха и хватаясь двумя руками за кобуру. – Very much…
– Sorry, – сказал я.
– Нет-нет, – задыхался он. – Давай, давай… Я буду рассказывать об этом внукам…
Наконец он успокоился, вытер слезы и мы поехали. На прощание я пожал ему руку и хотел снова поблагодарить, но он сказал:
– Достаточно! Я понял…
Машину я продал и на вырученные деньги мы купили факс и фломастеры. А через месяц выпустили второй номер газеты. И еще через месяц – третий. А потом газета стала выходить чаще, долгое время вообще выходила каждый день и вот, дошла до отметки “6000”. Здесь уже высоко. Но восхождение продолжается…
Александр Этман.